Бог - не ангел. Он просто такой, как он есть.
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, — а слова
Являются о третьем годе.

Так начинают понимать.
И в шуме пущенной турбины
Мерещится, что мать — не мать
Что ты — не ты, что дом — чужбина.

Что делать страшной красоте
Присевшей на скамью сирени,
Когда и впрямь не красть детей?
Так возникают подозренья.

Так зреют страхи. Как он даст
Звезде превысить досяганье,
Когда он — Фауст, когда — фантаст?
Так начинаются цыгане.

Так открываются, паря
Поверх плетней, где быть домам бы,
Внезапные, как вздох, моря.
Так будут начинаться ямбы.

Так ночи летние, ничком
Упав в овсы с мольбой: исполнься,
Грозят заре твоим зрачком,
Так затевают ссоры с солнцем.

Так начинают жить стихом.
Она читает залу Пастернака.
Ей 32, она худая и высокая, на ней чёрные брюки, чёрная недозастёгнутая рубашка, чёрный галстук и чёрная шляпа. Она сидит на стуле, развернув его спинкой вперёд. Люди перед ней едят. Слышат ли они её, слушают ли? Вряд ли. До их сознания добираются разве что отдельные строчки и слова.
Это – всё, чем она живёт. Два-три часа в день шесть дней в неделю она читает стихи в прокуренном и тём-ном кафе на углу Невского и Малой Морской. Большего ей не надо.
На её лице нет ни грамма макияжа. Было время, когда она старалась выглядеть жутковато: огромные синяки под глазами, усталый взгляд, бледное лицо, красные глаза… Но те времена прошли, и теперь ей просто наплевать. Созданный ею имидж – костюм, похожий на мужской на ней, бесцветной и лицом, и волосами, и руками – полностью её устраивает. Весь цвет, вся жизнь – в её голосе, которым она читает стихи…
читать дальше